В то время, как интеллигенция, уходя в духовные поиски, всё более уходит в свои «мотивы», навеянные ей классической литературой (всевозможные «Вии»), образованная общественность начинает четвертую попытку прочтения романа. Вот как говорит о первых трех попытках иеромонах Дмитрий (Першин):

«Первая – на момент выхода романа в свет. Это восторг шестидесятников, нашей удивительной интеллигенции той эпохи. Мераб Мамардашвили, один из самых глубоких философов этого поколения, говорил о «шокирующей свободе слова», которая поразила его на страницах этого романа. Этот роман был прочитан через призму противостояния мыслящего человека, интеллигента, — и власти. Соответственно, вся система была вчитана в этот роман, в Понтии пытались узнать Сталина, в Мастере самого Булгакова, в Маргарите его супругу. Воланд представал очень симпатичным ниспровергателем устоев. Иешуа Га-Ноцри казался человеком достаточно приятным во всех отношениях, проповедником. Именно эта эпоха дала учебники, по которым мы с вами учились в школах, учебники, которые пытаются втиснуть роман в такое прочтение.

Другое прочтение было дано в 1980-90-е годы – это такой своеобразный «водевиль со спецэффектами» — голая Маргарита на метле, бал у сатаны, некоторые попытки экранизировать роман. Бульварное, если позволите, площадное прочтение.

Третьей попыткой, третьим опытом прочтения был критически негативный отклик двух профессоров Московской духовной академии, которые усмотрели в этом романе пропаганду сатанизма, увидели сосредоточие, смысловой фокус романа в том самом балу у сатаны, ассоциировав его с черной мессой. Это Михаил Михайлович Дунаев, ныне покойный, и ныне здравствующий Николай Константинович Гаврюшин, по-прежнему профессор Московской духовной академии».

В четвертой попытке прототипом Иешуа рассматривается князь Лев Николаевич Мышкин, прототипом которого, в свою очередь, был Лев Николаевич Толстой. В этом прочтении всё становится на свои места: христианин Булгаков откровенно издевается над богоборческой властью. И это прочтение очень хорошо показывает, как же упал уровень духовного развития нашего общества при коммунистах. Даже профессора духовной академии не смогли углядеть того, что действительно заложил Булгаков в своем романе.

Почему? Вот, как это объясняет Першин: «А потом, после всего этого, стали выходить черновики, дневники писателя, что-то из этого наследия сохранилось. Некоторые рукописи не сгорели, не были уничтожены. И оказалось, что эти три гипотезы не выдерживают элементарной критики. Почему? Потому что сам Булгаков в письме 30-го года правительству СССР, а реально — адресованное Сталину, написал о том, что он пишет роман о дьяволе. Не о любви Мастера и Маргариты, как писали в шестидесятые-восьмидесятые годы, а о дьяволе.С другой стороны, Булгаков действительно писал водевили, во всяком случае, театральные пьесы. Писал он их быстро – полгода-год максимум. Над этим романом он работал полжизни. Идея замысла пришла к нему, если верить его дневникам, в 1925 году, когда он посетил редакцию журнала «Безбожник».

В последующих редакциях романа появляется журнал «Богоборец», прототип этого журнала, «Безбожника». Этот журнал редактировал человек по фамилии Губельман, псевдоним Ярославский. Он выходил огромными тиражами. Ярославский возглавлял в тот момент «Союз воинствующих безбожников».Что пишет Булгаков? Я цитирую сейчас: «Пришел в редакцию, там сидит какая-то сволочь, на столе книга разложена, Библия. Взял подшивку номеров за год, пришел домой, стал читать. Там жестко критикуют грехи Церкви, это нормально. Но самое поразительное, — пишет он далее, – что там очерняют Иисуса Христа». Это выделено Булгаковым, подчеркнуто. Нетрудно догадаться, чья это работа. С этого момента рождается замысел написать роман о дьяволе. Собственно, первое, рабочее название романа – «Копыта инженера». Поэтому это, конечно, не водевиль со спецэффектами. Не случайное, не проходное произведение, а нечто гораздо более серьезное для самого автора.

Третий момент – гипотеза о сатанизме. Во-первых, мы все знаем, что Михаил Афанасьевич подвергался репрессиям за «Белую Гвардию», которая действительно была таким панегириком, панихидой, если позволите, по уходящей белой Руси. По той Руси, которой уже больше никогда не будет. Это был очень смелый вызов. Там в конце этого текста пасхальный образ Христа возникает, там есть молитва. Сейчас в экранизации мы ее видели. Получается странная вещь. Человек публично, открыто подставляется, сам себя погружает в советскую мясорубку, потому что именно этот роман вызвал такую ненависть и ярость. Он, в конце концов, мог бы отречься от этого и, как Иван Бездомный, подрабатывать дурацкими стишками или текстами. Он этого не делает.

Получается загадочная вещь: человек публично, открыто подставляет свой лоб под дуло палача за свои, в том числе, и христианские убеждения, а по ночам кропает какой-то злобный антихристианский текст, который он мог бы опубликовать и заработать на этом, решить свои задачи.На рукописи романа мы читаем надпись: «Господи, помоги закончить роман!» Это 7 версия романа. Сатанисты такие вещи не пишут, это очевидно».Но «роман вышел через 26 лет после смерти автора, надеевшегося на его прижизненную публикацию. И за это время были репрессированы или эмигрировали, или просто умерли те читатели, которым он был адресован. Они были причастны той великой культуре, к которой и сам автор принадлежал, а те, кто пришел им на смену, — в большинстве своем — увы…»

Как пишет А. Дворкин, «Булгаков не мог предполагать, что воспитанное в фантастическом религиозном невежестве поколение советских интеллигентов-шестидесятников воспримет прозрачную для его современников (ещё помнящих гимназический “Закон Божий”) мистификацию за чистую монету».