Выкладываем любимые стихи...

[subaric]

Игорь Сахновский

Привычка приручать ночные звуки
подобна укрощению тоски.
Я словно бы живу на виадуке,
а подо мной идут товарняки.
Жизнь бодрствует, пока не опостылет,
пока не улучат последний миг
составы, проходящие навылет
через грудную клетку, напрямик.
Из одиночества, из чёрных подворотен
враждебности и полумёртвых зим --
что буду помнить? Как я был свободен
от страха смерти, как неуязвим.
А в доме на вагонные раскаты
истошно отзывается посуда,
и только-только обжитое чудо
уже прошито сквозняком утраты.
И всё же место действия -- жилплощадь,
и можно выжить, говоря по чести,
куда безбытней, радостней и проще.
А у тебя глаза на мокром месте.
Изношенная тьма блестит на сгибе,
и я могу всё утро напролёт
глядеть, как сладко спит моя погибель,
полуоткрыв солёный детский рот.

Кажется, 1999 г.

[saypusheva]

[subaric]

АРСЕНИЙ ТАРКОВСКИЙ
Первые свидания

Свиданий наших каждое мгновенье,
Мы праздновали, как богоявленье,
Одни на целом свете. Ты была
Смелей и легче птичьего крыла,
По лестнице, как головокруженье,
Через ступень сбегала и вела
Сквозь влажную сирень в свои владенья
С той стороны зеркального стекла.

Когда настала ночь, была мне милость
Дарована, алтарные врата
Отворены, и в темноте светилась
И медленно клонилась нагота,
И, просыпаясь: «Будь благословенна!» —
Я говорил и знал, что дерзновенно
Мое благословенье: ты спала,
И тронуть веки синевой вселенной
К тебе сирень тянулась со стола,
И синевою тронутые веки
Спокойны были, и рука тепла.

А в хрустале пульсировали реки,
Дымились горы, брезжили моря,
И ты держала сферу на ладони
Хрустальную, и ты спала на троне,
И — Боже правый! — ты была моя.

Ты пробудилась и преобразила
Вседневный человеческий словарь,
И речь по горло полнозвучной силой
Наполнилась, и слово «ты» раскрыло
Свой новый смысл и означало: «царь».

На свете все преобразилось, даже
Простые вещи — таз, кувшин, — когда
Стояла между нами, как на страже,
Слоистая и твердая вода.

Нас повело неведомо куда.
Пред нами расступались, как миражи,
Построенные чудом города,
Сама ложилась мята нам под ноги,
И птицам с нами было по дороге,
И рыбы поднимались по реке,
И небо развернулось пред глазами...
Когда судьба по следу шла за нами,
Как сумасшедший с бритвою в руке.

1962

[subaric]

Дана Сидерос

Один мой друг подбирает бездомных кошек,
Несёт их домой, отмывает, ласкает, кормит.
Они у него в квартире пускают корни:
Любой подходящий ящичек, коврик, ковшик,
Конечно, уже оккупирован, не осталось
Такого угла, где не жили бы эти черти.
Мой друг говорит, они спасают от смерти.
Я молча включаю скепсис, киваю, скалюсь.
Он тратит все деньги на корм и лекарства кошкам,
И я удивляюсь, как он ещё сам не съеден.
Он дарит котят прохожим, друзьям, соседям.
Мне тоже всучил какого-то хромоножку
С ободранным ухом и золотыми глазами,
Тогда ещё умещавшегося в ладони...
Я, кстати, заботливый сын и почетный донор,
Я честно тружусь, не пью, возвращаю займы.
Но все эти ценные качества бесполезны,
Они не идут в зачет, ничего не стоят,
Когда по ночам за окнами кто-то стонет,
И в пении проводов слышен посвист лезвий,
Когда потолок опускается, тьмы бездонней,
И смерть затекает в стоки, сочится в щели,
Когда она садится на край постели
И гладит меня по щеке ледяной ладонью,
Всё тело сводит, к нёбу язык припаян,
Смотрю ей в глаза, не могу отвести взгляда.
Мой кот Хромоножка подходит, ложится рядом.
Она отступает.

2009

[saypusheva]

Ей было двенадцать, тринадцать - ему.
Им бы дружить всегда.
Но люди понять не могли: почему
Такая у них вражда?!

Он звал ее Бомбою и весной
Обстреливал снегом талым.
Она в ответ его Сатаной,
Скелетом и Зубоскалом.

Когда он стекло мячом разбивал,
Она его уличала.
А он ей на косы жуков сажал,
Совал ей лягушек и хохотал,
Когда она верещала.

Ей было пятнадцать, шестнадцать - ему,
Но он не менялся никак.
И все уже знали давно, почему
Он ей не сосед, а враг.

Он Бомбой ее по-прежнему звал,
Вгонял насмешками в дрожь.
И только снегом уже не швырял
И диких не корчил рож.

Выйдет порой из подъезда она,
Привычно глянет на крышу,
Где свист, где турманов кружит волна,
И даже сморщится:- У, Сатана!
Как я тебя ненавижу!

А если праздник приходит в дом,
Она нет-нет и шепнет за столом:
- Ах, как это славно, право, что он
К нам в гости не приглашен!

И мама, ставя на стол пироги,
Скажет дочке своей:
- Конечно! Ведь мы приглашаем друзей,
Зачем нам твои враги?!

Ей девятнадцать. Двадцать - ему.
Они студенты уже.
Но тот же холод на их этаже,
Недругам мир ни к чему.

Теперь он Бомбой ее не звал,
Не корчил, как в детстве, рожи,
А тетей Химией величал,
И тетей Колбою тоже.

Она же, гневом своим полна,
Привычкам не изменяла:
И так же сердилась:- У, Сатана! -
И так же его презирала.

Был вечер, и пахло в садах весной.
Дрожала звезда, мигая...
Шел паренек с девчонкой одной,
Домой ее провожая.

Он не был с ней даже знаком почти,
Просто шумел карнавал,
Просто было им по пути,
Девчонка боялась домой идти,
И он ее провожал.

Потом, когда в полночь взошла луна,
Свистя, возвращался назад.
И вдруг возле дома:- Стой, Сатана!
Стой, тебе говорят!

Все ясно, все ясно! Так вот ты какой?
Значит, встречаешься с ней?!
С какой-то фитюлькой, пустой, дрянной!
Не смей! Ты слышишь? Не смей!

Даже не спрашивай почему! -
Сердито шагнула ближе
И вдруг, заплакав, прижалась к нему:
- Мой! Не отдам, не отдам никому!
Как я тебя ненавижу!

Эдуард Асадов

[Тимофеева]

ИГРА


Не знаю, что в тот день произошло,
В народе каждый говорил своё,
Давление, затмение,
А кто-то всё спихнул на обострение.

Профессора жена
Была собою хороша,
Мужчины, что на женщин падки,
Смотрели на неё в припадке.

Рубенс таких женщин понимал
И в нужном виде их изображал.
Описывать её не стану,
А то, боюсь, читать я перестану.

В руках у неё, как говорится, всё горело,
На кухне разом восемь блюд кипело,
В профессоре души не чает –
Любую его прихоть воплощает…

В тот день учёный обыкался.
Нет, он не пил,
Как говорят – зажрался
И от избытка, так сказать, калорий
Жене поведал несколько теорий.

Все термины студентам отложил,
Науку по-житейски изложил.
Всю лекцию описывать не стану,
А то, боюсь, читать я перестану.

2
Он начал так:
«Вот если взять
И правду всю открыть,
То невозможно будет жить.
Все отношения и дела –
Не что иное, как игра.

С кафедры кричим: «Больше знания!
Улучшить уровень образования!»
Реформы непременно будут,
Но вот умней от них не будут.

Если все начнут читать, писать,
Всю правду в книгах узнавать,
Кем управлять, скажите, станем,
Если учёными все станем?»

Прекрасно, если мало знают,
По правилам всегда играют.
Мне тоже правила нужны,
Но лишь снаружи для нужды.

Всю жизнь приходится играть,
Чтоб вкусно есть и сладко спать.
Там хорошо, где всё удобно,
И ложь, и правда – всё съедобно.

Директор в шахматы играет,
Рабочий «рыбу» забивает,
Один – в пожарного, другой – врача,
А кто-то – в грязного бомжа.

Кем хочешь в этой жизни можно стать,
Возьми любую роль – начни играть.
Смелее в роль свою входи,
Да ты не бойся, лги, лги, лги.

А если нравственность и совесть
Не могут лучше роль позволить,
То тут проблема лишь в тебе,
А не в других и не в судьбе.

Что значит нравственность и совесть?
Мираж, желанье успокоить.
Слова такие для того,
Чтоб не хотелось ничего.

Всех выше место занимает,
Кто режиссёрскою игрою обладает,
Прекрасно знает, кто как ходит,
Беспроигрышные партии выводит.

И мы с тобой в любовь играем,
В мечтах других мы обнимаем.
Природа, чёрт её возьми,
И нету ни какой души.

Игра, игра, игра, игра,
Любовь, наука и война.
Любая рана заживёт,
Забудется, простит, поймёт.


3
Он три часа ей лекцию читал
И о трансакциях всё рассказал.
Тут окисление в её сознании пошло,
И рефлексией мозг стал заражён:

«Я, значит, здесь стою, варю,
А он студентам – лекцию свою?
Посуды горы намываю,
Стираю, шью и убираю,
А он щебечет о науке
И ноет, что устал от скуки.
Что верен мне, пожалуй, он играет,
Сам на работе молодую соблазняет.
Наука, значит, позволяет всё,
Коль знание в тебе произросло,
Играй получше и не поддавайся,
В два раза больше будет в жизни счастья».

Ещё немного в книгах добрала
И неплохой сюжет изобрела.
Всё, как на шахматной доске,
И в роль вошла в своей игре.

Богатый ротозей,
Что в лапы к ней попал,
Партию в любовь
Мгновенно проиграл.

С научной точки,
Сделав ход конём,
На роль жены
Медею пригласил в свой дом.

Она играет так, что он страдает
И за свою царицу принимает.
В бриллиантах с головы до ног,
Взошёл учёного росток.

В ней почва плодородная была,
И рефлексия силу набрала.
В душе звучали струны не созвучно,
Ферзём пошла благополучно.

Её любовник – всем известный адвокат,
На ротозея иск подал,
Два раза в суд она сходила
И половину отсудила.

Но это было всё не то,
И «внутренний локус контроль» берёт своё.
Хотелось ей по-крупному сыграть,
Чтоб вдоволь свои годы отыграть.




В «запасном поле», как в засуху, горело,
Просчитывался план основного дела.
Смелости ей не занимать,
Начала, смиренная, лучше всех играть.

Не буду я описывать, что дальше с нею было,
Одно скажу: во фракцию она вступила,
Стала депутатом гласно выступать,
Души противоречия законом разрушать.

Учёный то же в накладе не остался,
Играл в профессора, с другими кувыркался.
Одиночество недолго его длилось,
Молодая повариха без памяти влюбилась.

Она была, как горная вода, чиста,
И с гордостью хозяйство приняла.
Ошибок больше муж не допускал,
Научные труды жене не разъяснял.

Борщи она
С таким наваром подавала,
Что у профессора новая гипотеза привстала.
Описывать гипотезу не стану,
А то, боюсь, читать я перестану.

[saypusheva]

кажется, мы выросли, мама, но не прекращаем длиться.
время сглаживает движения, но заостряет лица.
больше мы не порох и мёд, мы брусчатка, дерево и корица.

у красивых детей, что ты знала, мама, - новые красивые дети.
мы их любим фотографировать в нужном свете.
жизнь умнее живущего, вот что ясно по истечении первой трети.

всё, чего я боялся в детстве, теперь нелепее толстяков с укулеле.
даже признаки будущего распада закономерны, на самом деле.
очень страшно не умереть молодым, мама, но как видишь, мы это преодолели.

я один себе джеки чан теперь и один себе санта-клаус.
всё мое занятие - структурировать мрак и хаос.
всё, чему я учусь, мама - мастерство поддержанья пауз.

я не нулевая отметка больше, не дерзкий птенчик, не молодая завязь.
молодая завязь глядит на меня, раззявясь.
у простых, как положено, я вызываю ненависть, сложных - зависть.

что касается женщин, мама, здесь всё от триера до кар-вая:
всякий раз, когда в дом ко мне заявляется броская, деловая, передовая,
мы рыдаем в обнимку голыми, содрогаясь и подвывая.

что до счастья, мама, - оно результат воздействия седатива или токсина.
для меня это чувство, с которым едешь в ночном такси на
пересечение сорок второй с десятой, от кабаташа и до таксима.
редко где еще твоя смертность и заменяемость обнажают себя так сильно.

иногда я кажусь себе полководцем в ссылке, иногда сорным семенем среди злака.
в мире правящей лицевой всё, что занимает меня - изнанка.
барабанщики бытия крутят палочки в воздухе надо мной, ожидая чьего-то знака.

нет, любовь твоя не могла бы спасти меня от чего-либо - не спасла ведь.
на мою долю выпало столько тонн красоты, что должно было так расплавить.
но теперь я сяду к тебе пустой и весь век ее стану славить.


Вера Полозкова

[subaric]

Марина Цветаева

Не думаю, не жалуюсь, не спорю.
Не сплю.
Не рвусь
ни к солнцу, ни к луне, ни к морю,
Ни к кораблю.

Не чувствую, как в этих стенах жарко,
Как зелено в саду.
Давно желанного и жданного подарка
Не жду.

Не радует ни утро, ни трамвая
Звенящий бег.
Живу, не видя дня, позабывая
Число и век.

На, кажется, надрезанном канате
Я - маленький плясун.
Я - тень от чьей-то тени. Я - лунатик
Двух темных лун.

[subaric]

БОРИС ПАСТЕРНАК

Из стихотворения "Любка"

...Когда на дачах пьют вечерний чай,
Туман вздувает паруса комарьи,
И ночь, гитарой брякнув невзначай,
Молочной мглой стоит в иван-да-марье.
Тогда ночной фиалкой пахнет всё:
Лета и лица. Мысли. Каждый случай,
Который в прошлом может быть спасен
И в будущем из рук судьбы получен...

1927

[subaric]

Снился мне холод и снился жар;
снился квадрат мне и снился шар,
щебет синицы и шелест трав.

И снилось мне часто, что я неправ.

Снился мне мрак и на волнах блик.
Собственный часто мне снился лик.
Снилось мне также, что лошадь ржёт.

Но смерть — это зеркало, что не лжёт.

Когда я умру, а сказать точней,
когда я проснусь, и когда скучней
на первых порах мне придётся там,
должно быть, виденья, я вам воздам.

А впрочем, даже такая речь
признак того, что хочу сберечь
тени того, что ещё люблю.

Признак того, что я крепко сплю.

Иосиф Бродский